приехал только Фима. Постоял со всеми, помянул, грустно покачал всклокоченной шевелюрой, говорить речь не стал, хотя за тем его Зворыкин и посылал. Речи произнесли парторг Федька (по бумажке) и профорг. Жена и дочь Кузина, поддерживаемые комплектовщицей Верой и табельщицами, тихо рыдали. После выпитой водки Матвею стало тепло, спокойно и даже как-то уютно. Он с любопытством разглядывал зал, представлял пламя, что скоро поглотит гроб с телом, и даже чуть не хихикнул, представив, как крупный, костистый Кузин, с его сорок пятым размером сапог и огромными кулачищами, теперь целиком уместится в небольшую фаянсовую урну, которую выдадут его жене. Народу было много: человек пять родственников, десяток цеховых работяг да несколько друзей Кузина — то ли с армейских, то ли с отсидочных времён. А когда под траурный марш поплыл по ленте к раскрывшимся в стене воротам гроб с телом и зарыдали громче вдова и дочь, заметил Матвей в стороне, рядом с распорядителем, ещё одного зрителя и даже не сразу сообразил, откуда ему знакомо это стёртое серое лицо под жидкими чёрными гладко зачёсанными волосами, этот серый костюм и такой же галстук.
Серый человек смотрел не отрываясь, не отводя глаз от гроба, словно хотел убедиться, что исчезнет Кузин в пламени молча, а не встанет в последний момент из обитого чёрным крепом ящика и не выдаст какую-то страшную тайну, которую ему, Никанору Семёновичу, поручено охранять.
— Паспорт.
— Что? — не сразу дошло до Матвея.
— Паспорт давай, — так же не поворачивая головы, довольно грубо разъяснил мужчина.
Можно было, конечно, ответить, что паспорта с собой нет, но это было бы подозрительно для страны, где жители скорее вышли бы из дома без штанов, нежели без документов, так что далее наверняка последовал бы унизительный обыск, и Матвей решил не спорить. Сила была не на его стороне.
Молча приняв паспорт, человек достал из подлокотника сиденья трубку вмонтированного туда телефона и, соединившись, продиктовал в неё Матвеевы данные. Пока он дожидался ответа, Енох закурил, откинулся на спинку сиденья и, не глядя на Матвея, продолжил:
— Когда вы познакомились с Максом?
— Не знаю я никакого Макса, — хмуро отозвался Матвей, почёсывая ушибленный лоб. — Я и Мишку-то первый раз за семь лет увидел, а он меня ещё и не признал.
— А что же вы тогда крутитесь и вынюхиваете у офиса доктора Мазина? — ухмыльнулся Енох. — Подлечиться пришли?
Матвей открыл было рот, чтобы объясниться, но человек на переднем сиденье, до того слушавший молча телефонный доклад, издал удивлённое восклицание:
— Где? Где работал? — и резко повернулся к Матвею: — Так это ты?
Спавшая уже было волна тошноты снова накрыла Матвея. Эти глубоко посаженные серые глаза не раз снились ему в душных, тягучих, обволакивающих страхом снах… И перчатки, как же он сразу не вспомнил — перчатки! Их хозяин слегка располнел, но это лишь придало дополнительную солидность его и без того властным манерам. И голос… эти барские, снисходительные интонации…
— Корней, — прошептал Матвей. — Вы… ты…
— Вот так встреча, — не стал на этот раз отпираться тот. — Вот уж точно не ожидал.
С удивлением наблюдавший за этой сценой Енох молчал, ожидая продолжения разговора, не дождался и прервал затянувшуюся паузу:
— Так вы знакомы?
— Мы встречались давным-давно, лет пятнадцать назад, — сказал Корней, не отрывая взгляд от съёжившегося Матвея. — Помните, я вам рассказывал про эксперимент с частичным переносом моторных навыков… ну, на заводе… когда там какую-то турбину надо было срочно доделать?
— Да, — отозвался Енох, — конечно, помню.
— Ну так вот этот… был там, на том участке мастером.
Енох перевёл изумлённый взгляд на Матвея, тот молча кивнул, подтверждая слова Корнея.
— ЧуднО всё это, — помолчав, сказал Енох, — и поразительно, как изощрённо переплетаются линии судеб. И ведь всё это было в натальных картах. А не поверил я… Себе не поверил. Решил, что ошибка какая-то… Ладно, — прервал он сам себя. — Давайте, Корней, действовать по плану, как решили. Пойдём в гости к нашему эскулапу.
— А с этим что делать? — спросил Корней, кивнув на безмолвного Матвея.
— Да пусть с нами идёт, — отозвался Енох. — Ему теперь деваться некуда. Он уже, как выясняется, увяз в этой истории по уши задолго до остальных. К тому же и с прочими действующими лицами он ведь тоже знаком.
Охранник у входа, чудом сохранивший свою единственную жизнь в Афганистане, определённо не собирался отдавать её за доктора Мазина, а потому, изучив красную книжечку и разглядев под намеренно распахнутым пиджаком Корнея рукоять пистолета, выглядывающую из плечевой кобуры, спорить не стал и молча пропустил незваных посетителей внутрь. Через короткий предбанник и комнату ожидания, обставленную креслами-раковинами и украшенную картинами морских сражений и дипломами владельца офиса, они прошли в кабинет, где Михаил Александрович, расположившись в хозяйском кресле, пытал совершенно павшего духом Макса. Пытал словесно, хотя иногда из-за бестолковости гостя и возникало у него желание воспользоваться по обычаю тех времён обыкновенным паяльником. Несчастный Макс чувствовал возрастающее раздражение Мазина, не понимал, чего от него добиваются, и ёрзал в неудобном кресле, словно оно и впрямь неумолимо раскалялось под ним, а потому испытал не только изумление при появлении нежданной троицы, но и некоторое облегчение.
— Енох? — Два восклицания слились вместе, смешав удивление, раздражение и ужас в одну не слишком радостную и нелестную для гостей эмоцию.
Енох никак не отреагировал на приветствие, Матвей вжал голову в плечи, отодвинулся за его спину и постарался стать ещё незаметнее, а Корней, не знакомый ни Мазину, ни Максу, по-хозяйски прошёлся по кабинету, заглянул за шторы и хмыкнул, обнаружив за одной из них странную дверь, чем вызвал недовольство уже пришедшего в себя Мазина.
— А вы, любезный, кто такой будете и по какому праву… — Договорить ему Корней не дал, а, выпихнув Макса из кресла у стола, уселся в него сам и, вперившись в Мазина сверлящим взглядом, задал, словно выплюнул, вопрос:
— Под кем ходишь?
Этот вопрос и тон, которым он был задан, как ни странно, успокоили Михаила Александровича. Вопрос этот переводил неожиданное и непонятное происходящее в знакомую и не раз испытанную им ситуацию. Мазин позволил себе расслабиться и даже усмехнуться.
— Ах, вы об этом. — Поскольку Корней не реагировал, он продолжил: — Мне позвонить Константину Карольевичу?
— Давай-давай, звони, — пробурчал Корней, откинулся в кресле и закурил, не обращая внимания на недовольные гримасы хозяина.
Михаил Александрович вальяжно выдвинул верхний ящик стола и достал свою гордость — большой, едва помещающийся в руке, тяжёлый сотовый телефон с антенной. Этих иностранных диковинок в городе было не много, и обладание ей давало Мазину ощущение принадлежности к избранному кругу.
— Константин Карольевич, — Мазин был сама любезность. — Извините, что беспокою, но тут… э-э-э, да, снова наезд. Да, спасибо, передаю…
Корней, не меняя позы, принял протянутую через стол Мазиным трубку и выпустил длинную струю дыма.
— Костик? Здорово, братан. Узнал… Да-да, Корней, он самый… Да, давненько… Давно уж пора… Слушай, Костян, лекарь этот — он под тобой ходит?.. Ага, ну так я его у тебя заберу… Что значит нужен? Болеешь? А ты приходи ко мне на Литейный — быстро вылечу… И недорого… Костик, у другого свой триппер подлечишь… Ладно-ладно… Всё по понятиям. Сочтёмся. Ты ж знаешь, за мной не пропадает… Угу… Ну, бывай, не кашляй. И береги себя — время такое, ты ж знаешь…
По мере того как он говорил, Михаил Александрович заметно сдувался и съёживался, так что к концу разговора его едва было видно из-за стола. Корней небрежно бросил телефон на полированную столешницу, не глядя на Мазина встал и отдёрнул штору, скрывающую потайную дверь.
— Ну, показывай свои закрома, Калиостро хренов.
Мазин обречённо вздохнул и под взглядами троих так и не произнёсших до сих пор ни единого слова свидетелей побрёл открывать.
Обстановка «операционной», как называл её сам владелец, произвела на гостей различное, но очевидно сильное впечатление. Корней с удивлением и восторгом бродил среди мерцающих экранов, бегущих синусоид
